Почему я ушла из театра?

«Мне давали хорошие роли, соблазна в них не было – не раздевалась на сцене. И вот однажды во время спектакля я играла принцессу, сидя на троне, произносила текст: “Я люблю тебя”, – говорила я принцу, а в третьем ряду сидела моя пятилетняя дочь. Она слышала, как ее мама признается в любви чужому дяде. Меня прошиб пот! С этого момента я стала думать о том, что надо менять профессию, я стала искать другой жизненный путь», – рассказывает она.

Если бы мы понимали, как словом оскорбляем Господа, то, наверное, не сквернословили бы, не гневались, не осуждали бы, не проклинали бы и «сленг» употребляли бы с осторожностью.

«Таинственные слова, священные. Что-то в них… Бог будто? Нравится мне и “яко кадило пред Тобою”, и “непщевати вины о гресех”, это я выучил в молитвах. И еще – “жертва вечерняя”, будто мы ужинаем в церкви и с нами Бог», – так рассуждает мальчик в автобиографическом произведении И. Шмелева «Лето Господне». Я слушаю аудиокнигу по дороге на дачу и погружаюсь в радостную атмосферу православного бытия. Исполнение настолько органично, что я не замечаю дороги. Читает Екатерина Краснобаева.


– Вы по-прежнему актриса?

– Нет, я чтица.

– Есть ли у вас режиссер?

– Слава Богу, нет. Я сумела бросить все как ненужное, хотя бросить это очень трудно. Кто работает в театре, знает, что актеров выносят из театра только вперед ногами. Простите, но я стесняюсь, когда мне говорят: актриса. Я – чтица. Артист должен себя нести, у него должны быть аплодисменты, а чтобы были аплодисменты, он должен себя показывать.

«Ты должна быть гордой! – говорили мне. – Иначе тебя никто не заметит».

Это вредная для души профессия. После спектакля даже молитвенное правило читать трудно. Думаешь, что ты сделал на сцене, сны снятся. Это подвиг – служить на сцене и думать не о себе, а об искусстве. Актеры – люди ранимые. Как сказал отец Артемий Владимиров, «у актеров размягченное сердце, потому они часто приходят к Богу».

– А как же Белинский говорил: «Любите ли вы театр? Так пойдите и умрите в нем!»

– Пойдите лучше в церковь и умрите там.


– Краснобаева – ваш псевдоним?

– Нет – фамилия. Есть в семье легенда. У деда было прозвище – «Краснобаба»: байки любил рассказывать. Когда папа поступал в гимназию, он назвал фамилию Краснобаба. А мы уже Краснобаевы.

Я была пятым ребенком в семье, отец много старше мамы, и когда он умер, мне было девятнадцать. Мы жили в Москве в деревянном доме. У меня были верующие родители, в красном углу горела лампада, и мама просила у знакомых врачей доставать вазелиновое масло, чтобы влить в лампаду, – тогда оно не продавалось нигде.

1960-е были трудным временем для Церкви, когда богоборческое правительство во главе с первым секретарем ЦК КПСС Никитой Хрущевым грозило уничтожить «последнего попа». А я жила в неведении и не знала, что вера в Бога преследуется, была пионеркой, и когда мама заходила за мной освящать куличи, то шла в церковь и не думала о том, что крест и галстук несовместимы. Батюшка особенно сильно меня окроплял, наверное, чтобы я галстук сняла. Открылось мне, что это наказуемо, только тогда, когда я собралась замуж.

Мама благословила меня и моего будущего мужа Георгия Казанским образом Богородицы и сказала: «Теперь вы будете венчаться». На следующий день после венчания, когда я пришла в театр, мне сказали: «Мы вас будем увольнять, потому что вы совершили поступок, несовместимый с обликом советской актрисы». Тогда меня не уволили, но я сама начала искать другой путь.

– У вас есть духовный наставник?

– Нет. Я однажды обратилась к отцу Аркадию Шатову – теперь епископу Русской Православной Церкви – и покаялась: то к одному священнику мечусь, то к другому. «Смиренья нет, – сказал он. – Господь любит вас, потому не дает духовника. Вы ослушаетесь его, а это – грех».

– Мы, «советские» женщины, активные. Может ли это сочетаться с церковным смирением?

– Да. Моя мама была против моего увлечения театром. Но я дерзкая была очень.

Помню, как в детстве меня водили к Причастию: свечи, чистые полы и тишина. Микрофонов не было, где тихо – там Господь. В театре знают: если ты будешь громко говорить на сцене, то на задних рядах тоже будут громче разговаривать.
Сладость Причастия была необыкновенная. Когда я начала работать в театре, я перестала ходить в церковь, но сладость детского Причастия была в моей памяти, и я хотела вернуть ее.

– Что если мы совсем забудем свои благочестивые традиции?

– Это очень опасно, особенно для подростков: у них душа мечется и не знает, к чему прислониться; искушений много, а страха нет. Сколько я соблазнила людей: воскресенье –сплошные концерты и светские праздники, а в царской России постом не играли в театрах, накануне всенощной в субботу – тоже. А сейчас Великим постом играют! Как тут смириться!


– Как же вы ушли из театра?

– Чтобы принять окончательное решение оставить театр, мне посоветовали встретиться со старцем Николаем Гурьяновым.

Дорога была долгой, ливень не кончался, и, когда подъехали к дому старца, увидели на двери замок. Перед домом – камень, мне посоветовали садиться и ждать.

Мысли у меня в тот момент возникли глупые: я была в прекрасном сарафане, коса заплетена, а в руках книжка Феофана Затворника – вот, думаю, старец сидит где-то и смотрит на меня, а я такая благообразная, хорошая, ангел во плоти. Когда келейница впустила меня, я задала свой вопрос старцу у закрытой двери. Когда дверь открылась, из нее ударил свет. «Не благословляю!» – крикнул старец и взглянул на меня как на исчадие ада. Тут, как перед смертью, передо мной прошла вся моя жизнь. Думаю, если он не скажет, что мне делать, – умру. Но старец обнял меня и говорит: «Испугалась?» «Нет», – отвечаю я. «Ну пойдем, поговорим с тобой». Мы говорили минут 45: о папе, о маме, обо всем. К нему подходили с вопросами люди, старец молился и отвечал на вопросы; ну, думаю, про мой вопрос – забыл. Я устыдилась, что народу много, отошла к келейнице и собралась уходить. И вдруг отец Николай говорит: «Иди, маслицем помажу в дорогу. А туда ты не возвращайся!» Я окрыленная приехала в Москву, написала заявление об уходе и ушла из театра.

– На что вы рассчитывали?

– Думала, назначат раннюю пенсию, но мне отказали, практически я осталась без средств, с двумя детьми, зарплаты мужа нам не хватало. И тогда я вновь обратилась к старцу, написала ему письмо примерно такого содержания: «По Вашему благословению я ушла из театра. Другого ничего делать не умею. Как мне теперь прокормиться?» К письму приклеила свою фотографию, думала, что он забыл меня. Через несколько дней мне позвонили из театра: все решилось, и мне назначили раннюю пенсию. Это чудо! Молитва отца Николая помогла.


Он сказал тогда мне: «Ходи и говори!» Я не понимала, что за слова, и забыла об этом. И вспомнила, когда мне уже после стольких мытарств предложили большую работу на радио: «Богомолье» моего любимого Ивана Шмелева. А там, если помните, Горкин в финале говорит:

«– А мы молитовкой подгоняться станем, батюшка-то сказал, Варнава… нам и не будет скушно. Зачни-ка тропарек, Федя, – “Стопы моя направи”, душе помягче.

Федя нетвердо зачинает, и все поем:

Стопы моя направи по словеси Твоему,
И да не обладает мно-о-ю-у…
Вся-ко-е… безза-ко-ни-и-е-э!..

Постукивает тележка.

Мы тихо идем за ней».

В этом тропаре я услышала благословение старца и поняла, что выполнила его.
Совсем о личном

– Кто у вас в доме принимает решение, вы или муж?

– У меня очень плохой характер, настырный и непослушный. Но вообще я боюсь супруга. Он – добрейший, умнейший и очень талантливый. Он умеет скрипки чинить, он делает мебель, он играет на скрипке – может всё.

Будучи в театре, на гастролях, на поздних спектаклях, семьи создать невозможно. От этого идет актерское непослушание. Когда я все дальше отхожу от театра, понимаю, какое это несчастье – не слушаться мужа и какое счастье – его слушаться.

– А трудно быть авторитетом для взрослых детей?

– Трудно, потому что они считают меня актрисой. Начнешь что-то говорить, а они: «Ха-ха-ха, ты же актриса».

Я счастлива, что я за кадром, что никто меня не видит, я, какая-то Краснобаева, читаю Зайцева, Достоевского, Чехова, Шмелева. Кто в театре мне бы это разрешил? Вынесла бы я этот груз, если бы была звездой, снималась бы? Это непосильный груз, чтобы не испортиться, не зазнаться, не изблудиться.

– Вы молитесь перед началом работы?

– Всегда, без Божией помощи – никуда. Восемь лет я служила в храме псаломщицей. Думала, недостойна читать псалмы, но батюшка благословил: «Иди и читай!» – сказал. Я не боялась при полном зале выходить на сцену, а тут читаешь псалмы, два человека молятся, а трепет необыкновенный; такого страха и ужаса я не испытывала на сцене никогда.


SOURSE: http://www.pravoslavie.ru/