Соль второго плана. О профессии диктора, тринадцати заповедях и Божьем даре.

Все неслучайно

   — Пятьдесят лет работать на телевидении, наверное, было нелегко?

   — Бывало по-разному. За эти пятьдесят лет мне доводилось вести, в том числе и множество очень ответственных передач. И порой я находился на грани полного провала. Казалось бы, можно ли выходить в эфир с пустой папкой? Да это же страшный сон любого диктора! Но у меня такие случаи бывали: надо начинать программу «Время», а главного материала, которым новостной выпуск должен открыться, еще нет. Его приносили в студию за полторы минуты до эфира, а это мог быть важный материал — о заседании политбюро ЦК КПСС, например. Бывало, приносили листок, где левая сторона было пропечатана нормально, а правая плохо. Срочно звонили в ТАСС, просили прислать другой вариант. Они присылали — а там было наоборот: пропечатана только правая половина. Приходилось читать с двух листов. В перестроечные годы стали приходить тексты вообще с дописанными от руки на полях фрагментами — это были правки главных партийных идеологов Лигачева и Яковлева. И тогда приходилось просто вертеть листок по часовой стрелке, чтобы прочитать все необходимое. И вы знаете, когда эфир, находившийся на грани срыва, все же удавался, я мог объяснить это только тем, что… Бог уберег.

   — То есть, вера и телевидение в Вашем случае — вещи совместимые?

   — Знаете, я стал работать диктором на телевидении совершенно случайно… Хотя нет, наверное, не случайно — опять же, я уверен, что Бог указал путь. Я ведь всю жизнь мечтал стать режиссером. И пришел на телевидение именно для того, чтобы работать по этой специальности. И вот когда я уже два с половиной месяца работал помощником режиссера, объявили конкурс дикторов — и меня буквально уговорили в нем поучаствовать. Помню, мы с женой тогда практически всю ночь обсуждали, нужно мне это или нет: «А вдруг это действительно судьба?» Разумеется, тогда мы не оперировали такими категориями, как Божий промысел. Но сейчас я понимаю, что это было именно от Бога. И вот почему: несмотря на мою жуткую занятость в тот день, я пошел на этот конкурс. И в этот же день впервые вышел в прямой эфир — ничего не зная, ничего не умея. И это был не простой день — это было 27 сентября. Праздник Воздвижения Креста Господня. А по старому стилю это 14 число: мой день рождения и праздник Новолетия по церковному календарю.

   — С Вашей точки зрения, это символично?

   — Более чем. Мне кажется, это на самом деле был Божий дар. Ведь проработал же я на телевидении пятьдесят лет…

Доброта и принципиальность

   — Есть ли в истории телевидения персонаж, одинаково близкий Вам как христианину и как профессионалу?

   — Конечно. Это Ираклий Андроников. Для меня он был словно недосягаемый маяк, к которому мы все должны стремиться. Меня восхищала его эрудиция. Андроников мог взять одну тему — очень-очень узкую — и когда начинал ее раскрывать, мы чувствовали: за его рассуждениями стоит множество других знаний, просто у него нет времени, чтобы рассказать нам все. Но что еще очень важно — Андроников был от природы необыкновенно артистичен. На самом деле, мне кажется, что это свойство присуще каждому человеку, но не каждый его в себе развивает. В результате, сегодняшнее поколение телевизионных журналистов практически не умеет говорить. И именно поэтому я считаю Андроникова величайшим мастером. Он обладал потрясающей способностью: превращать свои уже написанные и опубликованные тексты в оригинальные устные рассказы. И говорил так, что у всех создавалось ощущение: рассказ рождается здесь и сейчас — прямо на наших глазах.

   Кроме того, Андроников был очень интеллигентным человеком. Однажды я слышал, как он стоял в окружении ученых мужей, и рассказывал им о какой-то подробности из жизни Пушкина, которую обнаружил в результате своих исследований. «Мужи» слушали, открыв рот, а он говорил с такой интонацией, будто просто ненавязчиво напоминал им о давно известной вещи.

   — А какие еще человеческие качества Андроникова Вам были особенно симпатичны?

   — Он был необыкновенно скромным и добрым. Проявлялось это в его отношениях с людьми, которые его окружали — вне зависимости от их положения и статуса. Но в то же время он был чрезвычайно принципиален. Если он вел какой-то спор, то настаивал на своем до конца. Однако делал это очень деликатно. Например, когда ему не понравился фильм Станислава Ростоцкого «Княжна Мери», он прямо это сказал — и в личной беседе с автором, и в своей рецензии. Но это нисколько — нисколько! — не повлияло ни на их личные отношения с Ростоцким, ни на его уважение к Ростоцкому как к выдающемуся режиссеру. И вы знаете, эти качества — доброта, внимательность, но в то же время принципиальность — очень важны для христианина. Без этого просто невозможно. И если внимательно прочесть Евангелие, то становится очевидно, что Иисус Христос был именно таким: был добр ко всем, но при этом принципиален, отстаивал Истину до конца и принял за нее смерть.

   — Кто еще был для Вас примером в жизни?

   — Мой отец. Он всегда вел себя, как настоящий христианин. Знаете, я никогда в жизни не слышал от него нецензурных выражений. Я не к тому, что неприятие мата автоматически делает человека христианином. Нет, конечно! Но все же это качество — свидетельство внутренней культуры, чуткости к морально-этическим нормам. Отец работал редактором «Воениздата» и был знатоком русского языка. Когда он болел, я отвозил его в больницу, предполагая, что он пройдет там весь необходимый курс лечения. Но через два дня он, как правило, «сбегал» и появлялся дома раньше положенного срока. А на вопрос «Что случилось?» отвечал: «Там невозможно находиться — в палате матерятся, в курилке матерятся, в столовой матерятся… Я там не могу!»


Тринадцать заповедей

   — Путь к вере, а также путь возрастания и укрепления в вере всегда состоит из каких-то этапов. Какие вехи Вашего духовного роста Вы могли бы вспомнить?

   — Надо сказать, я человек по натуре довольно доверчивый — поэтому искренне верил многим положениям программы КПСС — как мы тогда говорили, «нашей партии». Это было нормально для человека того времени: мы получали вполне дозированную информацию сверху, ею и руководствовались. К тому же, сомнение в «истинах» партии закрывало дорогу на телевидение. Человеком церковным я, понятное дело, тогда не был. Но Вы знаете, и атеистом себя назвать тоже не мог. В 60-х годах повсюду — на заводах, на фабриках, в подъездах домов — висели такие «дацзыбао», которые назывались «Моральный кодекс строителя коммунизма». Состоял он из тринадцати пунктов. И вот когда я видел перед глазами эти тринадцать пунктов, аналогия с Десятью заповедями приходила на ум моментально! Потому что, по большому счету, этот кодекс был просто результатом виртуозной редакторской обработки основных библейских законов. Во всяком случае, в тот период мне очень хотелось думать, что советское общество идет по этически правильному пути. И, возможно, не без помощи каких-то внутренних механизмов сознания, я старался поверить в то, что желания партийного руководства в какой-то мере совпадали с установками, данными человечеству Богом. И то, что основные постулаты коммунизма могут совпадать с Десятью заповедями, было для меня крайне важным и казалось естественным. Как ни парадоксально, настолько же естественным, как верить в то, что коммунизм победит.

   — Но Вы действительно считали оправданным сравнение Десяти заповедей с моральным кодексом? Или это была попытка примирить непримиримое?

   — Конечно, абсурдно говорить, что коммунизм — продолжение христианства. В христианстве ведь главное — Христос, заповеди здесь вторичны, они действительно не больше чем рамки поведения. Но дело в том, что коммунизм уже тогда был для меня не тем, о чем говорили на съездах генеральные секретари. Наша идеология воспринималась мной как приближение к тому, о чем говорится в Библии. Коммунизм, по большому счету, есть просто призыв к следованию нормальным принципам человеческого общежития. А что это за принципы? Это и есть Десять заповедей — ведь именно они сформировали сегодняшнюю норму поведения. Ни в одной из них ведь нет ничего сверхчеловеческого, то есть в принципе невыполнимого.

   — Вы считаете себя воцерковленным человеком?

   — Скорее, нет. Регулярно бывать в церкви не получается. И это меня страшно угнетает. Наверное, надо было как-то иначе себя вести, по-другому наладить жизнь. Но… разные обстоятельства не дают возможности делать то, что надо. Причем, это не какие-то особые обстоятельства. Просто то, с чем живет каждый человек — страсти, пороки, недостатки… Быть христианином — нелегко. И вся моя жизнь — это борьба с самим собой.

   Это, кстати, особенно важно в моей профессии. Ведь на экране — я в этом убежден — должен появляться человек непременно положительный. И в жизни надо стараться преодолевать грехи, которые мешают быть нормальным человеком, а не просто скрывать их перед камерой. Потому что профессия телеведущего связана не с актерским мастерством — то есть, не с игрой в хорошего и доброго человека. Здесь надо быть самим собой — только в предлагаемых обстоятельствах. Ведь телевидение как рентген: высвечивает все качества человека. Поэтому духовная работа над собой телевизионщикам крайне необходима. А другого способа работать над собой, кроме как основываясь на религии, мне кажется, нет. И нужно чаще читать Евангелие. Мне кажется, неслучайно у нас есть сразу четыре Евангелия — каждый человек в каждом из них находит что-то для себя. Мне, например, кажется, что Евангелие от Иоанна звучит более современно, чем остальные. Но каждый выбирает по себе. А самое главное, мы не просто перечитываем Евангелие. Мы каждый раз заново вчитываемся в него. И когда оно по-настоящему проникает внутрь, возникает еще больше вопросов. Не к Евангелию — к себе.

Времена «Времени»

   — Есть мнение, что ТВ в принципе вредно для верующего. Вы согласны с таким утверждением?

   — Не совсем. Все зависит от того, как и что на телевидении делать. Ведь ТВ может быть и окном в мир искусства, культуры. Когда я начинал заниматься телевидением, нашей основной задачей мы все считали просвещение. И тогда, как бы наивно это ни звучало сейчас, тогда это было именно так. Разумеется, советское телевидение было предельно идеологизировано. Чего стоили только четверговые тексты о заседаниях политбюро: соответствующие органы выверяли в них каждую запятую! И мы все знали, что имеем прямое отношение к пропаганде. Но ни я, ни мои коллеги не могли переступить через себя и оставить за скобками личные чаяния. Поэтому возникали соответствующие передачи. Например, у нас была замечательная передача об истории русской архитектуры. А что такое русская архитектура? Это храмовое зодчество. А значит, тема предполагает разговор о духовности. И это было настоящим просвещением.

   — Значит, у телевидения есть и воспитательная функция?

   — Просто обязана быть! Причем воспитание происходит не всегда намеренно и осознанно. В каком-то разговоре одна женщина, по образованию педагог, сказала мне, что работники советского телевидения помогали ей в воспитании детей. Я удивился, как это? А она объяснила: телеведущие настраивали всех на оптимистический лад, и им верили, своим внешним видом они показывали мальчикам и девочкам, как надо одеваться и т.д. Честно говоря, эти слова запали мне в душу.

   — А что Вы считаете самым важным профессиональным качеством человека, который работает перед камерой?

   — Главный вопрос для любого телеведущего — как себя вести. То есть, надо рассказать о трагических событиях так, чтобы зритель не впал в депрессию, а о радостных — так, чтобы радость зрителя удвоилась. Однажды моя коллега в эфире, который шел на Дальний Восток, довольно-таки безразлично прочитала сообщение о том, что в США произошло землетрясение и погибло более 200 человек. Я тогда подумал, что такие новости стоило бы читать более человечно, с сочувствием, даже если речь идет о гибели американцев (все мы понимаем, что отношение к американцам в СССР было, мягко говоря, прохладным). Через две-три недели с Дальнего Востока пришли письма в адрес нашей редакции — и везде были почти одинаковые слова: «Мы-то думали, что вы хорошие люди… Как же можно так говорить о смерти!». Это к вопросу о том, как тонко чувствует публика малейшие нюансы нашего настроения. Особенно российская публика. У нас очень умный, очень тонкий зритель. Такого в мире больше нет. Знаете, на телевидении я понял для себя одну занятную вещь: в русской беседе важно не то, что ты сказал, а то, что ты имел в виду. В учебниках по актерскому мастерству это называется «вторым планом». И в этом — соль русского общения. И не помня о том, что люди видят в твоих словах этот «второй план», нельзя появляться на экране.

   — Вы сказали, что на экране должен появляться человек непременно положительный. Иными словами, существует определенная ответственность человека, работающего в кадре?

   — Безусловно. Во-первых, ответственность здесь моральная: ведь передачу готовит огромное количество людей — редакторов, сценаристов, и ведущий — как бы посредник между этими людьми и публикой. За твоей спиной — труд целого коллектива, и нельзя дать этому труду пропасть. А во-вторых, по-моему, каждый, кто приходит работать на телевидение, обязан нести людям духовность. Если работаешь перед камерой, ты должен отдать ей все лучшее, что в тебе есть. И мне, надо сказать, в этом плане повезло: пятьдесят лет на телевидении меня окружали именно такие люди — у которых и в мыслях не было заниматься какими-то меркантильными делами. Для нас всегда главным было сделать что-то доброе. И хотя нас постоянно обвиняли в том, что мы работаем на Кремль, мы понимали — мы работаем для людей: крестьян, рабочих, интеллигенции — для всех. И именно в таком ключе нас воспитывали с первых дней нашей работы на телевидении.

Искусство оптимизма

   — Что Вам больше всего не нравится в современном эфире?

   — По-моему, телевидение — это искусство. И задача этого искусства, как мне кажется, — настраивать человека на оптимистический лад. Плохо то искусство, которое сеет пессимизм. Посмотрите — даже трагедии Шекспира приходят к позитивному финалу. Например, «Ромео и Джульетта»: пьеса заканчивается не смертью героев, а примирением семей.

   Никогда нельзя начинать эфир с негативной информации, да еще и выделять ее! В странах, где жизнь уже более или менее стабильна, на телевидении работает множество психологов, которые изучают настроения людей. И они снова и снова приходят к элементарному выводу: если зрителя в самом начале программы «огорошат» неприятным известием, то вся остальная часть выпуска — какой бы позитивной она ни была — не будет воспринята адекватно. Конечно, бывают масштабные трагедии, которые в силу своей значимости просто должны быть первыми в новостях, но тогда нужно найти правильный, органичный переход к остальным сюжетам, чтобы как-то компенсировать негатив первого сообщения. И разумеется, заканчивать выпуск надо только радостными известиями, чем-то светлым и добрым. Ведь, как учил Штирлиц, «запоминается всегда последняя фраза».

   — Сегодня телевидение повсеместно ругают за пошлость и бессмысленность. Как Вам кажется, это справедливо?

   — Не всегда. Вопрос в том, как сделать, чтобы вредоносные программы не воздействовали на людей. Мне просто трудно на него ответить, хотя я часто об этом думаю.

   В то же время наше телевидение достаточно разнообразное и там есть не только сомнительные программы. Скажем, когда я вижу на экране митрополита Кирилла, я просто не могу оторваться! Кроме потрясающей интеллектуальной силы, у него есть талант так доходчиво и просто говорить о самых важных вещах, что серьезные мысли волей-неволей остаются в уме каждого человека. Я искренне убежден, что его короткие воскресные проповеди имеют колоссальное значение для нашего ТВ. Если мы бы могли чаще видеть передачи с такими людьми, это стало бы неоценимым вкладом в популяризацию Православия именно посредством телевидения.

   Замечательно, что «1 канал» и РТР транслируют рождественские и пасхальные богослужения. Это тоже колоссально важно, потому что такие передачи — знаю об этом по отзывам — оказывают огромное влияние на людей. Мне известна даже любопытная статистика: в дни православных праздников, если служба транслируется в прямом эфире, в стране происходит меньше преступлений. Потому что в сознании людей есть четкая установка: такие дни — особенные. Происходит какое-то изменение обстановки в стране в лучшую сторону.

От позитивного

   — Сейчас, когда вы отпраздновали 75-летие, чего Вам хочется в жизни?

   — Прожить бы еще лет сто, чтобы увидеть, как страна встала на ноги, как люди стали жить лучше. Кстати, тогда они будут чаще задумываться о Боге…

   — Неожиданная мысль. Принято считать, что человек приходит к Богу чаще через какую-то трагедию, страдание. А Вы говорите прямо противоположное…

   — Я в этом искренне убежден. В человеке больше все-таки позитивных интуиций: вера, надежда, любовь. С моей точки зрения, приходить к Богу, когда все благополучно, — это естественно. Если у человека крепкая семья, талантливые дети, достойное жилье — он должен задуматься: не случайно, что все так хорошо! И когда все действительно хорошо — это повод благодарить Бога за спокойную счастливую жизнь. И это чрезвычайно важно! Не только просить у Него помощи в трудную минуту, но и благодарить Его в минуту счастья. И эта мысль мною выношена — на опыте собственной жизни.

   Конечно, моменты предельного счастья, когда думаешь «Господи, спасибо Тебе за это!» — редки, но они у меня были. Очевидный пример — рождение детей. Мою жену увезли в роддом, когда я был в эфире. Причем эфир был таким важным, что я даже не мог вырваться из Останкино. В тот вечер Алексей Николаевич Косыгин выступал с предвыборной речью — и программа «Время» шла не сорок минут, а полтора часа. После программы я помчался в Шаболовский роддом — не без содействия ГАИ, надо сказать, — и прилетел туда буквально за минуту до рождения сына… Согласитесь, когда вспоминаешь такие моменты, невозможно не благодарить Бога за то, что Он нам посылает.

SOURSE: foma.ru